Неточные совпадения
Или кто-нибудь из старых друзей его вспоминал о нем и присылал ему деньги; или какая-нибудь проезжая незнакомка, нечаянно
услышав о нем
историю, с стремительным великодушьем женского сердца присылала ему богатую подачу; или выигрывалось где-нибудь в пользу его дело, о котором он никогда и не
слышал.
Когда
услышал Чичиков, от слова до слова, все дело и увидел, что из-за одного слова ты произошла такая
история, он оторопел. Несколько минут смотрел пристально в глаза Тентетникова и заключил: «Да он просто круглый дурак!»
Действия начались блистательно: читатель, без сомнения,
слышал так часто повторяемую
историю об остроумном путешествии испанских баранов, которые, совершив переход через границу в двойных тулупчиках, пронесли под тулупчиками на миллион брабантских кружев.
— Он ничего и никогда сам об этой
истории со мною не говорил, — осторожно отвечал Разумихин, — но я кой-что
слышал от самой госпожи Зарницыной, которая тоже, в своем роде, не из рассказчиц, и что
слышал, то, пожалуй, несколько даже и странно…
— Я не знаю этого, — сухо ответила Дуня, — я
слышала только какую-то очень странную
историю, что этот Филипп был какой-то ипохондрик, какой-то домашний философ, люди говорили, «зачитался», и что удавился он более от насмешек, а не от побой господина Свидригайлова. А он при мне хорошо обходился с людьми, и люди его даже любили, хотя и действительно тоже винили его в смерти Филиппа.
— Вот ваше письмо, — начала она, положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас
слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю
историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать: говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
— Это все вздор и клевета! — вспыхнул Лебезятников, который постоянно трусил напоминания об этой
истории, — и совсем это не так было! Это было другое… Вы не так
слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама первая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому не позволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
Вы, конечно, Авдотья Романовна,
слышали тоже у них об
истории с человеком Филиппом, умершим от истязаний, лет шесть назад, еще во время крепостного права.
У сильного всегда бессильный виноват:
Тому в
Истории мы тьму примеров
слышим,
Но мы
Истории не пишем;
А вот о том как в Баснях говорят.
— Успокойтесь же, — встал я, захватывая шляпу, — лягте спать, это — первое. А князь Николай Иванович ни за что не откажет, особенно теперь на радостях. Вы знаете тамошнюю-то
историю? Неужто нет? Я
слышал дикую вещь, что он женится; это — секрет, но не от вас, разумеется.
На каждом шагу манят отворенные двери зданий, где увидишь что-нибудь любопытное: машину, редкость,
услышишь лекцию естественной
истории.
— Да, тут вышла серьезная
история… Отец, пожалуй бы, и ничего, но мать — и
слышать ничего не хочет о примирении. Я пробовал было замолвить словечко; куда, старуха на меня так поднялась, что даже ногами затопала. Ну, я и оставил. Пусть сами мирятся… Из-за чего только люди кровь себе портят, не понимаю и не понимаю. Мать не скоро своротишь: уж если что поставит себе — кончено, не сдвинешь. Она ведь тогда прокляла Надю… Это какой-то фанатизм!.. Вообще старики изменились: отец в лучшую сторону, мать — в худшую.
Лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невинного —
слышите ли,
слышите ли вы этот величавый голос из прошлого столетия нашей славной
истории?
Даже в
истории народов: этими случаями наполнены томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри; люди толкаются, толкаются в одну сторону только потому, что не
слышат слова: «а попробуйте — ко, братцы, толкнуться в другую», —
услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться в другую сторону.
— Mesdames, ваши
истории очень любопытны, но я ничего хорошенько не
слышала, знаю только, что они и трогательны, и забавны, и кончаются счастливо, я люблю это. А где же старикашка?
История о зажигательствах в Москве в 1834 году, отозвавшаяся лет через десять в разных провинциях, остается загадкой. Что поджоги были, в этом нет сомнения; вообще огонь, «красный петух» — очень национальное средство мести у нас. Беспрестанно
слышишь о поджоге барской усадьбы, овина, амбара. Но что за причина была пожаров именно в 1834 в Москве, этого никто не знает, всего меньше члены комиссии.
Разговор их, который я столько раз
слышал, довольно верно передан в
истории барона Фен и в
истории Михайловского-Данилевского.
Государь, раздраженный делом, увлекаемый тогда окончательно в реакцию Меттернихом, который с радостью
услышал о семеновской
истории, очень дурно принял Чаадаева, бранился, сердился и потом, опомнившись, велел ему предложить звание флигель-адъютанта...
Она решается не видеть и удаляется в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не
слышать пересудов и не сделать какой-нибудь
истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с места на место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
Они рассказывали о своей скучной жизни, и
слышать это мне было очень печально; говорили о том, как живут наловленные мною птицы, о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими о мачехе и отце, — по крайней мере я этого не помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать сказку; я добросовестно повторял бабушкины
истории, а если забывал что-нибудь, то просил их подождать, бежал к бабушке и спрашивал ее о забытом. Это всегда было приятно ей.
Он был человек и в самом деле несколько добрый; но в числе причин его любопытства относительно князя, в течение вечера, была и давнишняя
история князя с Настасьей Филипповной; об этой
истории он кое-что
слышал и очень даже интересовался, хотел бы даже и расспросить.
Про это и я
слышал, хотя и плохо знаю
историю.
Великая и единственная минута во всей русской
истории свершилась… Освобожденный народ стоял на коленях. Многие плакали навзрыд. По загорелым старым мужицким лицам катились крупные слезы, плакал батюшка о. Сергей, когда начали прикладываться ко кресту, а Мухин закрыл лицо платком и ничего больше не видел и не
слышал. Груздев старался спрятать свое покрасневшее от слез лицо, и только один Палач сурово смотрел на взволнованную и подавленную величием совершившегося толпу своими красивыми темными глазами.
Время проходит. Исправно
Учится мальчик всему —
Знает
историю славно
(Лет уже десять ему),
Бойко на карте покажет
И Петербург, и Читу,
Лучше большого расскажет
Многое в русском быту.
Глупых и злых ненавидит,
Бедным желает добра,
Помнит, что
слышит и видит…
Дед примечает: пора!
Сам же он часто хворает,
Стал ему нужен костыль…
Скоро уж, скоро узнает
Саша печальную быль…
— Я с этим, собственно, и пришел к тебе. Вчера ночью
слышу стук в мою дверь. Я вышел и увидал одну молоденькую девушку, которая прежде жила в номерах; она вся дрожала, рыдала, просила, чтоб ей дали убежище; я сходил и схлопотал ей у хозяйки номер, куда перевел ее, и там она рассказала мне свою печальную
историю.
— Тогда они устно
слышали от него учение, а мы ныне из книг божественных оное почерпаем: нас, священников, и философии греческой учили, и риторике, и
истории церкви христианской, — нам можно разуметь священное писание; а что же их поп и учитель — какое ученье имел? Он — такой же мужик, только плутоватей других!
Павел, когда он был гимназистом, студентом, все ей казался еще мальчиком, но теперь она
слышала до мельчайших подробностей его
историю с m-me Фатеевой и поэтому очень хорошо понимала, что он — не мальчик, и особенно, когда он явился в настоящий визит таким красивым, умным молодым человеком, — и в то же время она вспомнила, что он был когда-то ее горячим поклонником, и ей стало невыносимо жаль этого времени и ужасно захотелось заглянуть кузену в душу и посмотреть, что теперь там такое.
Его говорок звучал в светлой, залитой солнцем комнате спокойно и ровно. Мать уже много
слышала таких
историй и никогда не понимала — почему их рассказывают так спокойно, относясь к ним, как к чему-то неизбежному?
Долго в эту ночь не могла Лиза Еропкина заснуть. В ней уже несколько месяцев шла борьба между светской жизнью, в которую увлекала ее сестра, и увлечением Махиным, соединенным с желанием исправить его. И теперь последнее взяло верх. Она и прежде
слышала про убитую. Теперь же, после этой ужасной смерти и рассказа Махина со слов Пелагеюшкина, она до подробностей узнала
историю Марии Семеновны и была поражена всем тем, что узнала о ней.
— Вот и все, — произнес, надменно улыбаясь, Желтков. — Вы обо мне более не
услышите и, конечно, больше никогда меня не увидите. Княгиня Вера Николаевна совсем не хотела со мной говорить. Когда я ее спросил, можно ли мне остаться в городе, чтобы хотя изредка ее видеть, конечно не показываясь ей на глаза, она ответила: «Ах, если бы вы знали, как мне надоела вся эта
история. Пожалуйста, прекратите ее как можно скорее». И вот я прекращаю всю эту
историю. Кажется, я сделал все, что мог?
Историю происхождения этого псевдонима я
слышал от И.А. Вашкова, многолетнего фактического редактора «Развлечения» при Ф.Б. Миллере и его наследниках и главного, а иногда и единственного сотрудника этого журнала, наполнявшего за отсутствием материала — денег не было — весь журнал: и рассказ, и мелочи, и стихи, и куплеты, и злободневный фельетон.
Само собою, что ее в то же утро обеспокоили, как бывшую повитуху родильницы; но немногого добились: она очень дельно и хладнокровно рассказала всё, что сама видела и
слышала у Шатова, но о случившейся
истории отозвалась, что ничего в ней не знает и не понимает.
О страстной любви к нему этой барышни говорил спокойно и утвердительно, и, несмотря уже на общую нелепость рассказа, так дико было
слышать такую романическую
историю о влюбленной девице от человека под пятьдесят лет, с такой унылой, огорченной и уродливой физиономией.
Он казался мне бессмертным, — трудно было представить, что он может постареть, измениться. Ему нравилось рассказывать
истории о купцах, о разбойниках, о фальшивомонетчиках, которые становились знаменитыми людьми; я уже много
слышал таких
историй от деда, и дед рассказывал лучше начетчика. Но смысл рассказов был одинаков: богатство всегда добывалось грехом против людей и бога. Петр Васильев людей не жалел, а о боге говорил с теплым чувством, вздыхая и пряча глаза.
И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская
история, часть которой я видел, часть
слышал от очевидцев, а часть вообразил себе.
История эта, так, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая.
Её
история была знакома Матвею: он
слышал, как Власьевна рассказывала Палаге, что давно когда-то один из господ Воеводиных привёз её, Собачью Матку, — барышнею — в Окуров, купил дом ей и некоторое время жил с нею, а потом бросил. Оставшись одна, девушка служила развлечением уездных чиновников, потом заболела, состарилась и вот выдумала сама себе наказание за грехи: до конца дней жить со псами.
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я
слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную
историю читывала, а
историю души города Окурова — знаешь?
Прослушал я эту
историю и не могу понять: что тут хорошо, что плохо? Много
слышал я подобного, всюду действуют люди, как будто не совсем плохие и даже — добрые, и даже иной раз другому добра желают, а всё делается как-то за счёт третьего и в погибель ему.
«Нередко случалось мне
слышать от посторонних людей
историю о том, как мы с генералом Горячкиным ловили червей в Нерехотском уезде; но всегда
история эта передавалась в извращенном виде.
В девичьей знали всю подноготную: во-первых, Мазан и Танайченок
слышали всю
историю, а во-вторых, и старая барыня, и молодая барышня привыкли всё сообщать своим прислужницам, следовательно Параша могла сделать своей барыне точное и подробное донесение.
Шкипер не обманул меня тем, что начал с торговли, сказав: «Не
слышали ли вы что-нибудь относительно хлопковых семян?» Затем Проктор перешел к самому интересному: разговору снова о моей
истории.
— Темная
история, — сказал Проктор. —
Слышал я много басен, да и теперь еще люблю слушать. Однако над иными из них задумаешься.
Слышали вы о Фрези Грант?
— Я
слышал всю эту
историю и от души вас пожалел…
Особенно врезалась ей в память
история купцов Кокиных, которую она
слышала еще в детстве.
О турах я читал в естественной
истории еще гимназистом, а об охоте на туров я
слышал тогда же от друга моего отца, от старого и знаменитого на всю Вологодскую губернию охотника Ираклиона Корчагина, в кабинете которого среди всевозможных охотничьих трофеев, вплоть до чучела барса, убитого им в молодые годы во время службы на Кавказе, были еще два огромных турьих рога, один как есть натуральный, а другой в серебре, служивший кубком.
— Итак, — продолжал Саша, вынув из кармана револьвер и рассматривая его, — завтра с утра каждый должен быть у своего дела —
слышали? Имейте в виду, что теперь дела будет у всех больше, — часть наших уедет в Петербург, это раз; во-вторых — именно теперь вы все должны особенно насторожить и глаза и уши. Люди начнут болтать разное по поводу этой
истории, революционеришки станут менее осторожны — понятно?
Положение ее, в самом деле, было некрасивое: после несчастной
истории с Николя Оглоблиным она просто боялась показаться на божий свет из опасения, что все об этом знают, и вместе с тем она очень хорошо понимала, что в целой Москве, между всеми ее знакомыми, одна только княгиня все ей простит, что бы про нее ни
услышала, и не даст, наконец, ей умереть с голоду, чего г-жа Петицкая тоже опасалась, так как последнее время прожилась окончательно.
— Нет, послушайте, Потапов. Вы ошибаетесь, — сказал он. — Она не просто генеральская дочка… Ее
история — особенная… Только, пожалуйста, пусть это останется между нами. Я
слышал все это от жены профессора N и не хотел бы, чтобы это распространилось среди студентов. Она действительно дочь Ферапонтьева… То есть, собственно, он не Ферапонтьев, а Салманов… Но она — американка…
Я так смутился, что мне сейчас начало делаться дурно; впрочем, я скоро оправился без лекарства и
услышал, что Бенис рассказывает докторам
историю моей болезни, иногда по-латыни, но большею частию по-русски; во многом он ссылался на Упадышевского, которого тут же расспрашивали.
Видя, как страшно побледнел Дюрок, я подумал, что тут и конец всей
истории и наступит время палить из револьвера, а потому приготовился. Но Дюрок только вздохнул. На один момент его лицо осунулось от усилия, которое сделал он над собой, и я
услышал тот же ровный, глубокий голос...